В рамках серии круглых столов, проводимых в «Красной звезде» на тему революционных событий столетней давности в России, писатель Александр Бондаренко встретился заместителем главного редактора исторического журнала «Родина» доктором философских наук Семёном Аркадьевичем Экштутом. Обстоятельный диалог был посвящён теме «Политика и армия».
Бондаренко: В своё время, работая в качестве автора-составителя над книгами выпускавшейся Воениздатом серии «Полки Русской армии», я просмотрел многие десятки фотографий конца XIX – начала ХХ столетия. Портреты благородных офицеров, лихих гвардейских солдат, монолитные строи пехотных подразделений, грациозные всадники… При этом я постоянно ловил себя на мысли, что на тогдашних снимках оно всё кажется незыблемым, но пройдёт всего лишь несколько лет – и всё рассыплется в прах. Как же так? Да, гвардия понесла ужасающие потери в боях 1914 – 1915 годов, в начале Мировой войны, это многое изменило, но оставались и люди, и, что самое главное, вековые традиции. А в 1917 году всё в одночасье изменилось – даже строгие гвардейские мундиры «украсились» аляповатыми революционными красными бантами. Почему гвардия, опора императорского трона, оказалась, скажем так, «на другой стороне»?
Экштут: Я попытаюсь взглянуть на ситуацию в длительной временной протяжённости. Если взять Петербургский – он же императорский – период истории России, то кого мы видим в качестве «движущей силы истории»? Дворянство, которое служило. Если, используя термины нашего времени, говорить о каком-то политическом классе, то этим «классом» будет именно дворянство, которое служит в гвардии. Сначала гвардейских полков было два, потом появляются ещё несколько…
А.Б.: Царь Пётр создал Преображенский и Семёновский полки, затем, вскоре после своего восшествия на престол, Анна Иоанновна учредила измайловцев и Конную гвардию, а при императоре Павле Петровиче вообще всё пошло-поехало – появились кавалергарды, лейб-гусары, лейб-казаки, гвардейские егеря и артиллеристы… К началу Мировой войны только пеших гвардейских полков было около двадцати.
С.Э.: Но это – ХХ век. А если мы возьмём весь наш долгий XVIII век и составим галерею людей замечательных, знаменитых, известных, то за исключением нескольких, может быть, личностей все они так или иначе носили военный, чаще всего гвардейский мундир. Офицерский, унтер-офицерский…
А.Б.: Ну да, вспомним «Евгения Онегина»: «Сей Грандисон был славный франт, игрок и гвардии сержант». Сержант, а не корнет или поручик!
С.Э.: Так и гвардейское солдатство в «осьмнадцатом столетии» во многом состояло из дворян. Никого не удивляет, что Гаврила Романович Державин служил простым солдатом и что Александр Васильевич Суворов достаточно долго пребывал в нижних чинах. Даже если взять оппозиционера и диссидента, по-нынешнему, Новикова, то он тоже какое-то время носил военный мундир. Отставной, по-моему, гвардии поручик, не бог весть что, но всё равно…
А.Б.: Новиков служил в лейб-гвардии Измайловском полку.
С.Э.: Человек мог прославиться на статской службе – как Державин, как Завадовский…
А.Б.: Граф Пётр Васильевич? Действительный тайный советник, сенатор, первый министр народного просвещения, председатель Департамента законов в Государственном совете.
С.Э.: Но у него в прошлом, как и у многих его современников, была военная биография, достаточно героическая. В 1775 году Завадовский Георгия получил… А вот Державин, хотя воевал с пугачёвцами, не получил никакого военного отличия и очень это переживал. В общем, весь XVIII век эти дворяне, одетые в гвардейские или армейские мундиры, почитали себя – дальше приведу цитату из князя Петра Андреевича Вяземского – «членами государственного тела». Они не могли сказать, подобно французскому королю, что «государство – это я», но государство было для них чем-то своим, близким и понятным. Если говорить о повседневной жизни, и это замечено не мной, а Александром Ивановичем Герценом, то «для того, чтобы считаться человеком светским, нужно было прослужить хотя бы два года в гвардии или на худой конец в кавалерии».
А.Б.: Впоследствии, при советской власти, чтобы считаться мужчиной, нужно было отслужить хотя бы срочную службу. Но это мы уже совсем о другом…
С.Э.: И всё равно, служба всегда накладывала на человека свой отпечаток. Понятно, что в XVIII веке человек, который мыслил о каких-то серьёзных мировоззренческих вопросах, о вопросах государственного строительства, о вопросах политики, о векторах этой политики – он так или иначе смотрел на ситуацию глазами либо вчерашнего, либо сегодняшнего офицера – того, кто носил или носит военный мундир…
А.Б.: Не только смотрел, но и поступал соответствующим образом, по обстоятельствам…
С.Э.: Действительно, был «генеральский заговор» в 1812 году; имена его участников известны, и цель их понятна: они хотели убрать Барклая, поставить во главе армии Багратиона… Был «генеральский заговор» 1825 года, который в контурах известен – абсолютно понятно, что гвардейский генералитет собирался сказать своё слово в пользу цесаревича Константина. Но в последний момент Николай Павлович их всех переиграл.
Неудивительно! Недавно я прочитал записные книжки великого князя Николая Павловича. Там нет каких-то откровений, мировоззренческих высказываний – просто фиксация событий, которые происходили в течение дня. И стало ясно, что это человек очень методичный, очень работоспособный; человек, умеющий планировать своё время и успешно решать поставленные перед собой задачи. У членов тайных обществ не было ни малейшего шанса переиграть этого человека с его методичным в лучшем смысле этого слова умом.
А.Б.: Но раньше-то всё получалось – не случайно «осьмнадцатый век» наречён «эпохой дворцовых переворотов». Скоропостижно умирает император Пётр II, последний мужчина из династии Романовых, и начинается вся эта свистопляска. Гвардия усаживает на трон недавнюю «портомойню» императрицу Екатерину; потом гвардия не даёт «верховникам» ограничить самодержавные права петровской племянницы Анны Иоанновны; затем на трон возводится дочь Петра Елизавета, родившаяся вне брака, а значит, незаконная; потом вообще непонятно кто – София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, ставшая императрицей Екатериной II. На грани веков, 11 марта 1801 года, с престола свергается император Павел I и место занимает его сын Александр I. «Эпоха дворцовых переворотов» завершена.
С.Э.: Действительно, гвардейские офицеры и их генералитет считали, что вопросы престолонаследия – их кровное дело и они вправе вмешаться в события… Они привыкли к тому, что они – «члены государственного тела» и могут высказаться. Причём высказаться не только в демократическом смысле – вспомните, что сказала гвардия в 1730 году! Гвардейские офицеры посчитали, что лучше иметь над собой одного монарха, чем сколько-то, выражаясь современным языком, «олигархов». Уверенность эта простиралась до самого 1825 года. Если посмотреть на историю тайных политических обществ, то всё начиналось с гвардии…
А.Б.: В воспоминаниях герцога Евгения Вюртембергского описан такой эпизод: «Однажды утром встретил в приёмной у императрицы графа Милорадовича. Он шепнул мне таинственно:
– Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена к Константину.
– О каком успехе говорите вы? – возразил я удивлённо. – Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своём отречении. Гвардия тут не при чём.
– Совершенно верно, – отвечал граф, – ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями».
С.Э.: После 1825 года Николай I сделал всё, чтобы армия и политика находились в разных плоскостях, в разных сферах, чтобы они вообще не пересекались. Происходила настойчивая деполитизация армии. Точнее, она началась в 1820 году, когда Александр I стал тасовать и полковых командиров, и гвардейских офицеров. Когда капитана гвардии производили в полковники…
А.Б.: В соответствии с «Табелью о рангах», для гвардии это был следующий чин…
С.Э.: …его не оставляли в своём полку, а переводили в какой-то другой; когда один батальон находился за городом, один в Петербурге, один ещё где-то – и полк как единое целое переставал собираться – после «Семёновской истории». Царь целенаправленно делал так, чтобы не складывались условия для формирования какой-то общности. И, может быть, именно с того времени особенно сильно стал наблюдаться антагонизм гвардейских частей, соперничество между полками, не всегда и не во всём, как говорится, здоровое.
А.Б.: Нельзя забывать и про подписку, взятую от всех военных и гражданских чинов, о том, что они не принадлежат и впредь принадлежать не будут к тайным обществам и масонским ложам. Рескрипт с таковым повелением Александр Павлович подписал 1 августа 1822 года…
С.Э.: В общем, начал Александр I, а Николай осуществил коренной перелом, и вплоть до 1917 год армия и политика существовали в разных сферах. «Военная организация» «Народной воли» была лишь исключением, подтверждающим общее правило. Да, какие-то офицеры вовлекались в политику, но их достаточно быстро выявляли и наказывали в зависимости от тяжести преступления: от исключения из гвардии и отправки на Кавказ до расстрела… Вот те же петрашевцы – там всё не успело сформироваться, окостенеть, выкристаллизоваться в какие-то законченные формы, как было пресечено в самом начале. Кстати, в революционном движении мы практически не видим – даже из числа прикосновенных – людей, носящих штаб-офицерские эполеты, то есть старших офицеров. Подполковник Ашенбреннер, народоволец, – едва ли не единственное исключение. Так что говорить о том, что в XIX веке в армии и на флоте укоренялись какие-то политические идеи, нельзя.
А.Б.: Вы говорите о тех идеях, которые представляют собой как бы побуждение к действию. Начитался, допустим, господин поручик, Карла Маркса и стал создавать в своём полку «марксистский кружок»… А просто, ничего не создавая, даже не отстаивая своих воззрений в полковом собрании, имели люди военные какие-то политические убеждения?
С.Э.: Были ли у господ офицеров, не говоря уже о генералах, какие-то политические воззрения? До, может быть, 1905 года сие науке неизвестно! Я думаю, что ни один военный историк не сможет ответить с опорой на факты, каковы были их политические взгляды. Я думаю, что это вообще их не интересовало, политика была та сфера жизни общества, которая с армией не соприкасалась вовсе или если соприкасалась, то крайне мало.
А.Б.: Но ведь, как известно, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Это сказал Владимир Ильич Ленин, и никакого сомнения его утверждение не вызывает…
С.Э.: Странно, почему тем, кто исповедовал вульгарно-социологический марксистский подход, не приходило в голову, что судьба русского офицерства после 1825 года опровергает этот тезис. Ведь офицеры – особенно обер-офицеры – получали мало, жили плохо, а почему-то не революционизировались вместе с обществом. Между тем офицер далеко не каждый день мог позволить себе обедать. Более того, в ряде случаев он имел на обед лишь чай с булкой; правда, тогдашняя булка и нынешняя булочка – это, как говорится, две большие разницы. Тогдашняя булка – здоровый хлебобулочный продукт весом где-то в фунт, и ей можно было насытиться. Жили офицеры очень скромно – достаточно вспомнить купринский «Поединок», и потребности у них были минимальные. А если говорить о семье, о жене и детях, то тут вообще получалась безотрадная картина… Но они всё-таки не революционизировались!

Гвардейские офицеры посчитали, что лучше иметь над собой одного монарха, чем сколько-то, выражаясь современным языком, «олигархов»

А.Б.: Можно сказать, что с течением времени картина становилась всё безотраднее и мрачнее. Мы очень любим повторять слова императора Александра III: «У России есть только два союзника: её армия и флот». Но, как мне кажется, Александр Александрович с высоты своего трона не понимал, что обо всех союзниках необходимо заботиться. Известно, что, когда великая держава начинает по-хамски относиться к своим партнёрам, те могут переметнуться к противнику, и таких примеров немало. А ведь мудрый сэр Уинстон Черчилль сказал, что хуже союзников может быть только их отсутствие. Так что даже самому захудалому союзнику нужно было помогать, чтобы без него не остаться. Зато понятно, что «естественные союзники», армия и флот, никуда не денутся… Царствование Александра III не было для армии ни «золотым», ни даже «серебряным» веком. Вот два фрагмента из трудов историка русской армии Антона Керсновского: «Ничего не предпринималось для улучшения офицерской службы в строю. Условия эти были тяжёлые и неприглядные, строевые офицеры по справедливости могли считать себя пасынками армии» – это про пехоту. А вот про конницу: «Условия службы в кавалерии стали неприглядными… Многие офицеры покинули ряды конницы». Согласимся, что к союзникам – тем более, единственным! – так не относятся. Но у нас, к сожалению, красивые и правильные слова всегда ценятся выше реальных дел. Да и помнятся гораздо лучше. 

С.Э.: Действительно, если взять русскую армию после русско-турецкой войны, которая, в общем, была печальной, хотя это была последняя победоносная война империи, но поставленные цели достигнуты не были, а потери были большие… Один день войны стоил один миллион рублей. Очень быстро казна опустела, и семьи офицеров, погибших на войне, лишались всего. Их выселяли с казённых квартир. Более того, им даже пособия назначали по тому чину, в котором супруг вступил в войну. За время войны он мог подрасти в чинах…
А.Б.: А на войне, понятно, чины давали за подвиги и боевые отличия!
С.Э.: …Но всё равно, если его убивали, то пособия платили по чину мирного времени. Мрак полный! Вдов офицеров, погибших во время войны, ожидала нищета – даже не бедность, а нищета. Государство не могло позволить себе роскошь дать им достойную пенсию... Почему ещё Дмитрий Алексеевич Милютин нелюбим многими? Потому, как все считали, он должен был об этом подумать. Хотя ясно, что решал не он, а министр финансов… Ясно, что профессия офицера после русско-турецкой войны – а там как раз настало время Александра III – перестала пользоваться тем героическим ореолом, который, может быть, был до того. И к плюс к тому – такая философская составляющая – «гуманистический туман» (это по Блоку) окутал умы, и престиж военного сословия резко упал. Добавьте сюда заметно увеличившуюся, всегда и всем недовольную русскую интеллигенцию, которая всячески охаивала армию…
А.Б.: И всё равно русская императорская армия оставалась верна престолу. Всему вопреки!
С.Э.: Очень многие мемуаристы отмечают, что если бы не армия, то уже первая русская революция победила бы. Но солдаты выполнили свой долг: достаточно вспомнить лейб-гвардии Семёновский полк, полковника, потом генерал-майора Мина. Полк перебросили по железной дороге в Москву – и с «Красной Пресней» было покончено. Но почему в то смутное время власть не задумалась, что нужна уже и какая-то контрпропаганда? Почему не задумались о том, что на уроках словесности нужно как-то более распространённо говорить о «врагах внутренних» и отойти от той древней схемы, что «враг унутренний есть жиды и скубенты». А вот сугубо штатский человек Владимир Ильич Ульянов-Ленин задумался об уроках Московского восстания и очень толково разработал тактику уличных боёв, разработал тактику вооружённого восстания – ни один генштабист не смог бы сделать лучше! Ленин раньше других понял значение автоматического оружия и ручных гранат... А где были все эти лощёные, холёные генштабисты с моноклями, почему они об этом не думали? Не знаю как, но ясно, что «штафирка» Ленин переиграл Генштаб – «мозг армии»! Для меня это абсолютно очевидно!
А.Б.: Вообще революционеры – не будем вдаваться в подробности партийных принадлежностей – действовали наступательно, в том числе и по отношению к армии. Вспомним 1906 год, когда им удалось спровоцировать беспорядки в 1-м, именуемом «Государевым», батальоне лейб-гвардии Преображенского полка – первого полка императорской гвардии. Всё было сделано воистину на пустом месте! А в результате тот самый батальон, которым Николай Александрович командовал в бытность свою великим князем, был исключён из полка и оказался на штрафном положении. Понятно, что после произошедшего авторитет государя в гвардии заметно пошатнулся. Революционеры попытались отработать тот же вариант и в «Государевом» эскадроне лейб-гвардии Гусарского полка, которым также командовал цесаревич Николай, однако в кавалерии нравы были попроще, нежели в гвардейской пехоте, – начальство ограничилось мордобоем, и всё само-собой затихло… Получалось, что революционеры старались выбивать наиболее преданные престолу части, а верховная власть и высшее военное командование об этом как-то не задумывались.
С.Э.: Они не были готовы к подобному повороту событий. Что стало неизбывной трагедией государства Российского? Вывод мой парадоксален: как ни странно, именно то, что армия и политика находились в разных сферах. Армия была деполитизирована. И вирус политизации, поразивший это здоровое тело, этот могучий организм, победил его в течение очень короткого времени. У армии не оказалось времени этот вирус переболеть, тогда как предохранительная прививка сделана не была.
А.Б.: Иммунитета не было!
С.Э.: Ну да, и этот вирус революционной пропаганды в одночасье сильнее любой «испанки» свалил армию. Почему власть не позаботилась о «предохранительных прививках», судить не берусь.
А.Б.: Может, «верхи» были абсолютно уверены в незыблемости престола? Такая уверенность, понятно, ведёт к успокоенности и бездействию… А тут – революция как снег на голову!
С.Э.: Я не считаю, что Октябрьский переворот, или Великая Российская революция, как сейчас принято говорить, был случайностью…
А.Б.: Давайте уточним сразу! Термин «Октябрьский переворот» введён в употребление отнюдь не сегодняшними «демократами». Вот не так давно я увидел на одном памятнике времён 1920-х годов на Ново-Девичьем кладбище надпись: «Такой-то – участник Октябрьского переворота»… Старая формулировка.
С.Э.: Так вот, с моей точки зрения, после того как в 1876 году в Российской империи была объявлена мобилизация, революция стала практически неизбежной. Я согласен с министром финансов Михаилом Христофоровичем Рейтерном, который говорил, что в 1876 году у нас появился бездефицитный бюджет и мы семимильными шагами идём по пути модернизации страны, но если мы вступим в эту войну, то возникнет питательная почва для нигилистической пропаганды. Так и получилось! Понятно, что если бы у таких людей, как Столыпин, было несколько больше времени, может, они сумели бы переиграть, но, во-первых, таких людей было слишком мало, во-вторых, они были слишком уязвимы, что и произошло... Но если бы не было мобилизации, если бы мы не вступили в войну и не стали освобождать «братушек»-болгар, которые потом дважды против нас воевали в мировых войнах, то ничего последующего бы и не было. Или если бы Александр III несколько раньше пришёл к власти. Однако произошло то, что произошло, и в общем-то многим было понятно, к чему оно приведёт.
А.Б.: Мы сейчас говорим: «Русская императорская армия»… Но ведь речь идёт о начале ХХ века – и это совсем не та армия, что была в Отечественную или даже в Крымскую войну. Изменилось, разумеется, очень многое, но, по вашему мнению, какие перемены имеют особое значение для понимания нашей темы?
С.Э.: Если взять «Милютинские реформы» – Дмитрий Алексеевич был человек в высшей степени талантливый, не буду говорить, что гениальный, и его реформы опередили то время, заложили основы армии, в том числе современной, то Милютин лучше всех понимал, что нужен «мозг армии», нужна академия Генерального штаба. И вот тут восторжествовала ирония истории, то есть превращение осуществляемых намерений в свою противоположность. Если вернуться к этой самой академии Генерального штаба, она же Николаевская академия, то получается следующее: власть своими собственными руками начала формировать для армии законченных карьеристов, которые были заточены исключительно на собственную карьеру…
А.Б.: В войсках их называли «моменты»…
С.Э.: Да-да, «моменты»! На карьеру – и ни на что больше. Чего стоил один вступительный экзамен в академию при той существующей системе отбора и сколько было сломанных судеб! Жёстко работавшая система отбора выбирала далеко не самых лучших, не самых талантливых, а наиболее приспособляемых. Человеческий материал, который туда отбирался и который выпускался из академии, был, скажем так, очень сомнителен с нравственной точки зрения. И вся армия, включая гвардию, ненавидела этих «моментов»…
А.Б.: Вы хотите сказать, что выпускники Николаевской академии сплошь были приспособленцы и не более того?
С.Э.: Конечно же, нет! Там были люди и очень талантливые, самородки вроде Корнилова, были люди достаточно хитрые и предприимчивые вроде Алексея Алексеевича Игнатьева, были люди с фантастической выдержкой, которые умели выжидать, умели скрывать, что они думают на самом деле, вроде Бориса Михайловича Шапошникова, а также и вполне себе заурядные, но злые и завистливые – здесь я не буду называть конкретные имена, а сошлюсь на литературные примеры. Достаточно вспомнить генштабистов в изображении Михаила Афанасьевича Булгакова: «Офицеры Генерального штаба не бегут – они уезжают в командировку».
Но армия воистину ненавидела свой «мозг». Это ненормальная ситуация! Даже при всей обоснованности этих претензий и при всём том, что генштабисты выдвигались по тем правилам, которые не они разработали. Они, как и все, играли по заданным правилам. И не их беда, что благодаря той самой «иронии истории» отбирались далеко не самые лучшие… Вот вам одна из проблем «реформированной» армии. И здесь мы подходим к более существенной проблеме – проблеме отбора кадров на высшие должности в империи.
А.Б.: Ну да, здесь, очевидно, также были свои «моменты» – нелепо думать, что, грубо говоря, в армии будет всё плохо, тогда как в «гражданском обществе» – всё хорошо. Будет примерно одинаково, хотя в армии обычно бывает получше – сказываются строгая воинская организация и неизбежное моральное превосходство служивого человека над штатским.
С.Э.: Так вот, я прочитал мемуары Анатолия Николаевича Куломзина – это фактически последний председатель Государственного совета Российской империи. Богатый поволжский помещик, женился на дочке министра юстиции, успешно делал карьеру – разумеется, тесть как-то способствовал, но тем не менее он всё делал сам. И вот этот человек, который имел все высшие награды, включая орден Андрея Первозванного, говорит, что на министерские посты назначал не государь, а назначала камарилья. И назначались далеко не самые талантливые. Опять-таки работала «отрицательная селекция»! То же самое мы можем найти и в мемуарах Джунковского, и у других… Причём, я подчёркиваю, об этом пишут люди, которые состоялись, которые не завидовали «удачникам», потому как сами были таковыми.
А.Б.: Нет смысла уточнять, что именно эта «отрицательная селекция» весьма поспособствовала грядущей революции.
С.Э.: Безусловно! Когда случился 1917 год и когда нужно было быстро принимать решения – а известно, если время для принятия решения сокращается в два раза, то вероятность совершения ошибки повышается уже не в два, а в четыре раза, – то очень достойные, очень порядочные люди, люди монархических взглядов, впитавшие эту идеологию с молоком матери, у которых не было никаких намёков на республиканские воззрения, они посчитали для себя возможным отречение государя. Так, генерал Брусилов, несомненно, самый талантливый русский военачальник Мировой войны, говорил: «Если мне представится выбор пойти за государя или пойти за Россию, то я пойду за Россию». Сама подобная постановка вопроса в военное время уже аморальна, граничит с изменой! Эти люди не понимали того, что потом было сформулировано на уровне обыденного сознания: «коней на переправе не меняют».
А.Б.: Мне кажется, впрочем, мы о том уже говорили на предыдущих наших заседаниях, что произошедшему немало поспособствовал и сам Николай II, и в особенности его супруга – императрица Александра Фёдоровна…
С.Э.: Действительно, абсолютно очевидно, что, прояви государь большую твёрдость, большую жёсткость – не говорю даже «жестокость», – он удержался бы на троне. Точно так же, прояви он большее презрение к человеческой жизни, он и русско-японскую войну бы выиграл, расколошматив воинов микадо, и было абсолютно очевидно, что он выиграл бы и Первую мировую войну.
А.Б.: Вспомним печально знаменитые события на площади Тяньаньмэнь в Пекине в 1989 году, когда китайское руководство проявило те самые жёсткость и презрение к человеческой жизни, в результате чего погибли сотни человек. Зато удалось избежать последующих революционных событий, несомненно, гораздо более кровавых, а Китай сегодня является мировым лидером. Но возвратимся к нашему Николаю II…
С.Э.: Эта его известная фраза о том, что всюду измена, отражала реальное положение дел, потому что вирус революционной пропаганды сразил армию в одночасье. Как мы говорили, не было в тот момент ни прививки, ни противоядия, ни иммунитета – ничего не было! А в принципе, наверное, это можно было выработать. Но могли ли люди той эпохи об этом задуматься – я сильно сомневаюсь. Поскольку армия была вне политики, даже очень умные люди, носящие эполеты, не задумывались о том, что её нужно готовить к войне не только с врагом внешним, но и с врагом «унутренним». Причём не в смысле того, чтобы солдат не задумываясь стрелял в мятежников и всех прочих – вовсе нет, а чтобы он был готов к этой пропаганде и чтобы в нужный момент он просто дал бы кому-нибудь в зубы.
А.Б.: Извините, но о том в первую очередь должно было думать государственное руководство, определяющее внутреннюю политику в стране! В противном случае вполне могло быть так, что офицер учит солдата выпроваживать агитаторов из казармы пинками, а этого офицера обвиняют в «нарушении прав человека».
С.Э.: Слава богу, такого не было! Вот, когда Брусилов командовал Офицерской кавалерийской школой, один из его офицеров подвергся оскорблению со стороны рабочего. Офицер достал идеально отточенную шашку и преспокойно отрубил рабочему голову. Брусилов объявил ему благодарность за виртуозное владение оружием. Кстати, Брусилов требовал, чтобы офицеры показывали ему своё холодное оружие, и мог сказать: «Это не шашка, а страм!» Именно так – «страм»!.. Так вот, повторяю, не была выработана готовность дать достойный отпор этому врагу внутреннему. В лучшем случае войска готовили к тому, чтобы беспрекословно выполнить приказ. Но не учили вовремя распознать эту бациллу и её уничтожить, пока она ещё не пустила корни. В этом, мне кажется, была трагедия и русской императорской армии, и государства Российского.
А.Б.: С немалым опозданием, но всё-таки попытался остановить этот процесс генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, 19 июля 1917 года назначенный Верховным Главнокомандующим. Интереснейший человек!
С.Э.: Человек, что называется, «из простых» – сын казачьего хорунжего. Воистину лбом пробил себе дорогу! Военный разведчик, нелегально побывавший в Восточном Туркестане, Афганистане и Персии. Во время своих длительных экспедиций в эти страны он не просто рисковал жизнью – если бы его разоблачили, его бы ожидали страшные пытки в лучших восточных традициях. Он храбро сражался в японскую и Мировую войны – орден Святого Георгия IV и III степени, Георгиевское оружие, ордена Святого Владимира III степени, Святой Анны и Святого Станислава I степени – все с мечами… Пламенный патриот Отечества!
А.Б.: В «Политическом словаре» 1939 года издания многие его постулаты не вызывали сомнения до конца советской власти, а многие и сейчас звучат актуально – по поводу «Корниловского мятежа» сказано так: «В конце августа 1917 года под предлогом ожидаемого выступления большевиков Корнилов двинул с фронта на Петроград III конный корпус, казачьи части и Дикую дивизию. Объявив себя диктатором, Корнилов стремился создать новое правительство, способное задушить революцию. У Корнилова было прямое соглашение с главою Временного правительства эсером Керенским. Но Керенский, опасаясь, что народные массы, поднявшись против корниловщины и разгромив её, заодно сметут и буржуазное правительство, поспешил отречься от Корнилова. Против корниловцев были брошены отряды большевистской Красной гвардии. Поднимая массы против Корнилова, большевики не прекращали борьбы и с правительством Керенского. Разгром корниловщины показал, что большевистская партия выросла в решающую силу революции, способную разбить любые силы контрреволюции…» Полный бред, но звучит весьма убедительно! Особенно интересно представлена позиция Керенского… Впрочем, насколько помнится, впоследствии историки говорили о том, что Керенский побоялся того, что Корнилов его сместит, а потому нарушил договорённости и организовал «всенародное сопротивление»…
С.Э.: Нет, нет! Я думаю, что с Керенским Корнилов бы справился, но историки забывают о роли Александра Ивановича Верховского…
А.Б.: Генерал-майора и, скажем так, последнего военного министра дореволюционной России?
С.Э.: Да, его самого. Кто такой Верховский? Он учился в Пажеском корпусе. Казалось бы, это путь к блистательной карьере, высоким должностям – какая тут может быть революционная пропаганда? Он был одним из лучших, ему светил выход в один из блестящих гвардейских полков…
А.Б.: Добавьте его принадлежность к старинному дворянскому роду…
С.Э.: Разумеется! И вот этот человек в период Первой русской революции высказывает антимонархические взгляды – не стыдится их высказывать – его отчисляют из выпускного класса, исключают из камер-пажей и направляют на русско-японскую войну унтер-офицером. Он отличился в разведке, был награждён солдатским Георгиевским крестом и чином подпоручика. Причём «бурное революционное прошлое» никак не сказалось на его карьере: Верховский окончил академию Генерального штаба… На удивление, никакая «мандатная комиссия» не отмела его при поступлении.
В Первую мировую войну он вступает в чине капитана, отличается во время операции в Восточной Пруссии – выводит отряд из окружения, получает орден Святого Георгия, получает Георгиевское оружие, самые почётные боевые награды. Это человек несомненно талантливый – Верховский справедливо считается одним из лучших офицеров Генерального штаба. Он возглавляет штаб специально скомплектованной дивизии, которая должна была высадиться в Трапезунде и идти на Константинополь. После прихода к власти Временного правительства его ставят во главе Московского военного округа, он только-только перед этим получает чин полковника, потом становится генерал-майором. Бурная карьера – чины за отличие тогда генштабисты так быстро не получали.
И вот этот человек в самом начале мятежа – у нас ведь об этом не говорят! – даёт понять Корнилову, что если тот двинется, то он будет сражаться против него с оружием в руках. Верховский также даёт понять области Войска Донского: если казаки предпримут какие-то сепаратистские действия, «у меня достаточно сил, чтобы с вами справиться».
А.Б.: Естественно, возникает вопрос: почему?
С.Э.: Вот именно! Почему эти два несомненно очень талантливых, незаурядных русских человека, два патриота, не карьеристы, сыгравшие ключевую роль в истории русской императорской армии на завершающих её страницах, не сумели договориться? Вот трагедия! Вот загадка для будущего Шекспира! Вот трагедия посильнее, чем «Фауст» Гёте!
А.Б.: Ну а вы-то сами как считаете? Без Шекспиров и Гёте?
С.Э.: Возможно, потому, что и того и другого рассматривали как претендентов на роль «российского Бонапарта»… Прошло время, и за счёт этой временной дистанции мы перестали различать какие-то детали. Мы говорим о том, что Тухачевский претендовал на роль Бонапарта, что претендовал Уборевич – он был поручик артиллерии и даже видел в этом знак судьбы, но есть много имён, которые даже историкам не всегда известны, которые своим ближайшим окружением рассматривались как весьма вероятные Бонапарты…
А.Б.: «Мы все глядим в Наполеоны», как писал Александр Сергеевич Пушкин?
С.Э.: Ну, в конце концов, и Бонапарта до Тулона никто не знал!.. Так вот, в 1917 году те самые генералы и офицеры, которые могли бы повернуть в обратную сторону колесо истории, элементарно не сумели договориться между собой и выработать общую платформу. Именно это и погубило государство Российское! Это, а не что-либо иное! Это неумение договориться погубило даже скорее, нежели вирус революционной пропаганды…
А.Б.: Как известно, вожди Белого движения не могли договориться между собой и после Октябрьской революции – во время Гражданской войны.
С.Э.: Да, если мы начнём изучать историю Гражданской войны и даже последующих событий, то мы увидим сплошную борьбу самолюбий. Кстати, то, о чём мы говорили: академия Генерального штаба, сам факт её существования способствовали резкому возрастанию градуса самолюбия российского офицерства. Болезненного самолюбия, не всегда здорового. И эта борьба самолюбий, которая не всегда документируется, не всегда выявляется, не всегда прослеживается – о ней по-настоящему могут знать только современники… Так вот, эта борьба самолюбий тоже сыграла свою роль. Я не знаю, как её измерить, не знаю, как её взвесить, я по большому счёту не знаю, как её учесть. Но именно она и погубила всё «Белое дело»!
А.Б.: Понятно, но вот, говоря с военной точки зрения, мог ли Корниловский мятеж удаться?
С.Э.: Я думаю, что да. Прикажи Корнилов двинуть войска на Петроград – и армия бы охотно исполнила этот приказ. Прикажи он перевешать всех этих «аблокатишек» и какое-то количество зачинщиков среди рабочих – перевешали бы! Другое дело, что я не готов сказать, как бы его действия коррелировались с тем, что стал бы делать Верховский, который мог бы поднять войска против Корнилова. Пошли бы войска за ним, не пошли бы? – бог весть!
А.Б.: А ведь поднять войска против своих не так-то и просто…
С.Э.: Действительно, здесь мы сталкиваемся с давней проблемой, которая вставала и перед Суворовым, и перед Ермоловым… Последним, быть может, столкнулся с ней именно Корнилов. Когда Суворову предложили возглавить заговор против императора Павла, с которым полководец очень не ладил, он ответил: «Молчи-молчи, кровь сограждан!», или другой вариант: «Не мне проливать кровь родную!» Примерно то же самое произошло и с Ермоловым… Люди, которые бестрепетно были готовы проливать кровь своих солдат во время штурма какой-нибудь крепости, не были психологически готовы вести войска против своих.
А.Б.: Думается, что подобная неготовность существует и сейчас, и не только на высшем уровне. Помню, в январе 1995 года в городе Грозном морпех Северного флота, калмык по национальности, рассказывал нам, как в одном подвале они увидели парней в камуфляже – как потом стало ясно, украинских наёмников. «Вы кто?» – «А вы кто?»… «Чего же вы сразу не стреляли?» – спросил кто-то из офицеров. Ответ запомнился: «Как так? Это же наши, русские!»
С.Э.: Ну а в нашей истории абсолютно очевиден тот тезис, который мы уже обсуждали: и генералитет, и офицерский корпус не были подготовлены не то что к какой-то политической борьбе – к участию в политической жизни. Этих в высшей степени порядочных людей был способен обыграть любой присяжный поверенный, какой-нибудь изощрённый в методах политической подковёрной борьбы адвокат. В армии, конечно, были интриги, но совершенно иного толка и гораздо проще, понятнее. Малейшие «ростки демократизации армии» тут же свалили её с ног. Люди были воспитаны в иных понятиях, и они не знали, как нужно действовать. Трагическая судьба любого военного человека, поднятого политической волной, будь то Корнилов, Юденич, Брусилов или Колчак, ещё раз показывает, что русская императорская армия, русский императорский флот оказались не готовы к борьбе с этим дотоле не выявленным вирусом, не знаю, как его назвать – «политизации», «политизированности», «политической борьбы».
А.Б.: Оно и неудивительно. Помнится, на рубеже XIX – XX веков выпускался четырёхтомный «Сборник биографий кавалергардов», куда вошли биографии всех офицеров полка, за исключением 22, причастных к тайным декабристским обществам. В предисловии к 3-му тому, откуда были исключены эти биографии, говорится примерно так: «Мы не вправе их судить, но всё-таки политика – не дело воина». И это при том, что в четырёхтомник включены биографии лиц, причастных к цареубийствам 1762 и 1801 годов! Однако эти дворцовые перевороты проводились без всякой политики… В общем, как следует из нашего разговора, именно этот постулат – «Политика – не дело воина» – во многом и определил последующий крах Российской империи.